A fleeting glimpse.
Захотелось записать
Я помню, как, будучи ребенком, я воображала, что мои мягкие игрушки оживают и разговаривают со мной. Я обнимала какую-нибудь из них и представляла, как игрушечные руки обнимают меня в ответ или гладят по голове. Меня никогда не расстраивало знание того, что это происходит только в моей голове, я была вне этого. Смешно, но мои игрушки долгое время заменяли мне не то папу, который постоянно был на работе, не то необыкновенного друга, которого у меня никогда не было.
Если мы с папой ездили куда-то летом, у меня сердце кровью обливалось, когда приходилось отбирать игрушки, которые я возьму с собой, и прощаться с теми, кого я оставлю. Мне казалось, что те, которые должны остаться, просят меня взять их с собой, говорят, что будут сильно скучать. Я плакала и украдкой целовала их. Это была целая трагедия для меня - расстаться на 3 недели с вещами, которые со мной не один год, к которым я привыкла...
Я была довольно дурацким ребенком. В детском саду играла сама с собой, а воспитатели постоянно жаловались родителям, что я себя плохо веду и что на меня нет никакой управы. Как мне иногда доставалось от мамы за это! Она все боялась, что нас оттуда выгонят...
Я помню случай, когда во время тихого часа сказала мальчику, что если говорить двери от спальной комнаты "Откройся!", то она действительно откроется. Он поверил. Начал с шепота, потом перешел на обычный детский капризный голос, зашла воспитательница и наказала его. А я накрыла голову подушкой и тряслась под одеялом от смеха.
Иногда какое-нибудь воспоминание против воли так отчетливо всплывает в голове, как будто это было вчера. Если это лицо человека, то кажется, что он сейчас стоит перед тобой, а если помещение, то начинаешь вспоминать меблировку и расположение дверей и окон. Я даже помню, где стоял шкафчик с моими ботинками и как пройти к садику от метро.
Я очень любила площадку в садике с ее многочисленными качелями, скамейками, горками и беседками. Наибольшим удовольствием для меня было неспешно ходить между ними и воображать, что я осматриваю свои владения. Дома я ненавидела гулять во дворе, но когда мама говорила: "Одевайся!", я без возражений одевалась, выходила с ней на улицу и пристраивалась в песочнице или на паутинке. Я никогда не устраивала истерик, с дикими воплями не бросалась на пол в магазинах и не начинала визжать и топать ногами, если мне что-то не нравилось, потому что знала, что мне за это попадет, потому что попадало даже за простое "Не хочууу!".
...Мама до сих пор рассказывает, как однажды ночью она проснулась и услышала, как я говорю: "Уходи отсюда. Мам, скажи ему, чтоб ушел!". Она говорит, что, когда она спросила, кого это я вижу и как он выглядит, я показала пальцем в темноту и сказала: "Смотри, он стоит!", а потом добавила, что он высокий, с длинными волосами и светящимися глазами....
Я никогда не чувствовала любви к маме, но помню, как плакала каждый день, когда она уходила на работу, хотя я оставалась дома с папой, потому что было лето и у него был отпуск. Но она уходила, и я чувствовала себя отвратительно, боялась, что она бросает меня, чтобы никогда не вернуться. Я закрывала глаза и дышала ртом, чтобы ей не было видно слез.
Однажды в садике я увидела, как одну девочку целует в щеку на прощание ее мама. Две вещи показались мне дикостью: то, что ее привела мама, потому что меня всегда приводил папа, все годы, которые я туда ходила, и то, что мама ее целует, потому что моя мама ко мне редко прикасалась. Я помню, как потом весь тот день пялилась на эту девочку, потому что мне казалось, что она вот-вот провалится под землю.
...Папа казался мне великаном. По осени, когда шли дожди, он брал меня под мышку так, что я оказывалась перпендикулярно его туловищу, и нес, чтобы я не испачкалась, шлепая по лужам.
Я не скучаю по детсадовскому периоду своей жизни и я никогда бы хотела, чтобы он повторился. Все дело в том, что до того, как я села это писать, я подумала, что мое детство закончится тогда, когда папа перестанет приносить мне игрушечных львят, и тогда мне, должно быть, станет по-настоящему паршиво.
Я помню, как, будучи ребенком, я воображала, что мои мягкие игрушки оживают и разговаривают со мной. Я обнимала какую-нибудь из них и представляла, как игрушечные руки обнимают меня в ответ или гладят по голове. Меня никогда не расстраивало знание того, что это происходит только в моей голове, я была вне этого. Смешно, но мои игрушки долгое время заменяли мне не то папу, который постоянно был на работе, не то необыкновенного друга, которого у меня никогда не было.
Если мы с папой ездили куда-то летом, у меня сердце кровью обливалось, когда приходилось отбирать игрушки, которые я возьму с собой, и прощаться с теми, кого я оставлю. Мне казалось, что те, которые должны остаться, просят меня взять их с собой, говорят, что будут сильно скучать. Я плакала и украдкой целовала их. Это была целая трагедия для меня - расстаться на 3 недели с вещами, которые со мной не один год, к которым я привыкла...
Я была довольно дурацким ребенком. В детском саду играла сама с собой, а воспитатели постоянно жаловались родителям, что я себя плохо веду и что на меня нет никакой управы. Как мне иногда доставалось от мамы за это! Она все боялась, что нас оттуда выгонят...
Я помню случай, когда во время тихого часа сказала мальчику, что если говорить двери от спальной комнаты "Откройся!", то она действительно откроется. Он поверил. Начал с шепота, потом перешел на обычный детский капризный голос, зашла воспитательница и наказала его. А я накрыла голову подушкой и тряслась под одеялом от смеха.
Иногда какое-нибудь воспоминание против воли так отчетливо всплывает в голове, как будто это было вчера. Если это лицо человека, то кажется, что он сейчас стоит перед тобой, а если помещение, то начинаешь вспоминать меблировку и расположение дверей и окон. Я даже помню, где стоял шкафчик с моими ботинками и как пройти к садику от метро.
Я очень любила площадку в садике с ее многочисленными качелями, скамейками, горками и беседками. Наибольшим удовольствием для меня было неспешно ходить между ними и воображать, что я осматриваю свои владения. Дома я ненавидела гулять во дворе, но когда мама говорила: "Одевайся!", я без возражений одевалась, выходила с ней на улицу и пристраивалась в песочнице или на паутинке. Я никогда не устраивала истерик, с дикими воплями не бросалась на пол в магазинах и не начинала визжать и топать ногами, если мне что-то не нравилось, потому что знала, что мне за это попадет, потому что попадало даже за простое "Не хочууу!".
...Мама до сих пор рассказывает, как однажды ночью она проснулась и услышала, как я говорю: "Уходи отсюда. Мам, скажи ему, чтоб ушел!". Она говорит, что, когда она спросила, кого это я вижу и как он выглядит, я показала пальцем в темноту и сказала: "Смотри, он стоит!", а потом добавила, что он высокий, с длинными волосами и светящимися глазами....
Я никогда не чувствовала любви к маме, но помню, как плакала каждый день, когда она уходила на работу, хотя я оставалась дома с папой, потому что было лето и у него был отпуск. Но она уходила, и я чувствовала себя отвратительно, боялась, что она бросает меня, чтобы никогда не вернуться. Я закрывала глаза и дышала ртом, чтобы ей не было видно слез.
Однажды в садике я увидела, как одну девочку целует в щеку на прощание ее мама. Две вещи показались мне дикостью: то, что ее привела мама, потому что меня всегда приводил папа, все годы, которые я туда ходила, и то, что мама ее целует, потому что моя мама ко мне редко прикасалась. Я помню, как потом весь тот день пялилась на эту девочку, потому что мне казалось, что она вот-вот провалится под землю.
...Папа казался мне великаном. По осени, когда шли дожди, он брал меня под мышку так, что я оказывалась перпендикулярно его туловищу, и нес, чтобы я не испачкалась, шлепая по лужам.
Я не скучаю по детсадовскому периоду своей жизни и я никогда бы хотела, чтобы он повторился. Все дело в том, что до того, как я села это писать, я подумала, что мое детство закончится тогда, когда папа перестанет приносить мне игрушечных львят, и тогда мне, должно быть, станет по-настоящему паршиво.